Сердце Кодзи наполнилось необъяснимой радостью. Это было счастливое воздаяние за раскаяние, то счастье, что пришло после времени, проведенного в одиночестве и потерянности. После двух лет страданий каждый из них троих, наверное, обрел свое счастье: Юко получила Иппэя, такого, каким хотела его видеть, Кодзи – свободу, а Иппэй… нечто неизведанное.

Высоко в небе над ними вдруг раздался крик коршуна.

– Тэйдзиро мне говорил, что по голосам птиц можно определить перемену погоды, – сказал Кодзи. – Он умеет читать небо, определяет погоду по цвету утренней зари, по ореолу вокруг луны или солнца. Таких людей довольно много; еще они могут узнавать погоду по птичьим голосам, по свету звезд.

– Я никогда не слышала ни о чем подобном. А он сейчас где?

– Был в теплице.

– Ага. Мм… да? – внес свою лепту в разговор Иппэй.

Но поворачивать обратно, чтобы узнать, какая будет погода, не имело смысла, и они двинулись дальше, вниз по склону.

Пока они шли, Кодзи одолевали мысли о счастье. Эти мысли настигли его сзади и обвились вокруг, как ребенок обнимает за шею родителей. «Как до того случая мы все могли счастливо и спокойно проводить время? – думал он. – Когда Юко встречала меня на пристани и когда мы говорили с ней на травянистом пригорке в глубине бухты, я не заметил в ней перемен. Она казалась такой же, как прежде. Наверное, она скрывала от меня свое счастье, просто из сочувствия – ведь я вышел из тюрьмы. Возможно, именно это она от всего сердца и хотела показать. Вот в чем главная причина, почему Юко пригласила меня в Иро. А если так… – у Кодзи словно глаза открылись, – значит своим счастьем Юко обязана одному удару гаечным ключом».

Спуск постепенно становился более пологим, и со склона взгляду открылся вид на сад позади храма Тайсэндзи и дома настоятеля. Множество медоносных пчел гудело вокруг усыпанного алыми цветами гранатового дерева и очаровательных кустов камелии. Одна пчела, отделившись от роя, взмыла вверх и спикировала на соломенную шляпу Иппэя. Кодзи схватил его трость и ловко сбил насекомое на землю. Случилось так, что он второй раз поднял руку над головой Иппэя. Все трое улыбнулись маленькой победе, и эти улыбки, как ничто другое, послужили утешительным доказательством того, что никто не связывает нынешние действия Кодзи с прошлыми событиями.

Подбитая пчела лежала на пыльной дороге и тихо жужжала.

– Настоятелю это не понравится, – сказала Юко.

Какудзин – так звали настоятеля – разводил диких пчел. Он устроил улей в подполе, время от времени собирал мед и ел его на завтрак, намазывая на тосты.

Словно услышав голоса, настоятель, сидевший в своих покоях, надел гэта и вышел в сад. Обритый наголо, круглолицый, пышущий здоровьем Какудзин полностью соответствовал тому образу, который возникает у людей при слове «настоятель». В его лице пребывали в согласии черты мирянина, обремененного повседневными заботами, и человека возвышенного, отринувшего все земное, но без малейшего следа холодности и равнодушия. Монах был, так сказать, идеальным живым портретом типичного настоятеля буддийского храма в рыбацкой деревушке.

Юко говорила об этом с Кодзи – с первой встречи стало ясно, что настоятель считает их не такими, как все те люди, с которыми ему обычно приходится общаться. Поэтому с ними он вел себя так, что выходил за рамки собственного маленького портрета. Для Юко и K°дзи это было тяжело. Они очень любили этот портрет и мечтали, чтобы их пририсовали где-нибудь в уголке.

Настоятель долго жил в этой мирной деревне и изголодался по человеческим страданиям. Конечно, Иро знала много бед и несчастий: смерть, старость, болезни, бедность, семейные неурядицы, горе родителей с детьми-инвалидами, родившимися от браков между близкими родственниками, гибель рыбаков в море, скорбь осиротевших семей… Но в этой глуши не было «Великого сомнения», с которым столкнулся мастер Банкэй [17] в двенадцать-тринадцать лет. Не было здесь и особого типа духовного пробуждения – стремления увидеть «истинную природу вещей», столь характерного для школы Риндзай.

Складывалось впечатление, что настоятель уже долгое время забрасывает сеть в надежде поймать крупную рыбу. Но его духовный улов много лет оставался скудным. Когда Юко впервые появилась в деревне и посетила настоятеля, чтобы познакомиться, тот, должно быть, почувствовал в этой, как ему показалось, внешне живой, светлой и симпатичной городской женщине добычу, которую давно искал. Иначе говоря, он уловил запах страдания, который человек с хорошим чутьем слышит еще до появления его носителя. Запах, о котором сама Юко, возможно, и не подозревала.

А тут еще возник спокойный и застенчивый трудолюбивый юноша с тем же запахом. С таким восхитительным запахом.

Конечно, только настоятель оказался способен почуять его. Он был очень добр как к Иппэю и его жене, так и к Кодзи, выказывал им теплое участие и дружелюбие. Его доброта проистекала из внимания к вкусной добыче, которую он так долго поджидал.

Разумеется, Юко и Кодзи могли только строить догадки. Настоятель ни разу не задал им наводящего вопроса, а без вопросов оба ничего о себе не рассказывали.

– Куда направляетесь? – громко окликнул их настоятель, стоя посреди сада.

– К водопаду, на пикник, – ответила Юко.

– Нелегкий путь по такой жаре. За мужа не беспокоитесь?

– Ему полезно немного размять ноги.

– Ну что ж, замечательно! А Кодзи, вижу, с багажом.

– Да! – со смехом отозвался Кодзи, покачивая большой корзиной, которую держал в руке, но при виде улыбки настоятеля помрачнел, хотя до этой минуты его переполняло счастье. Он вспомнил, как его встретили в деревенской парикмахерской и табачной лавке несколько дней назад.

Едва Кодзи вошел в парикмахерскую, как разговор между мастером и клиентом оборвался, и, пока его стригли, в помещении стояла зловещая тишина. Слышны были только стук ножниц и стрекот машинки. На обратном пути Кодзи зашел в табачную лавку. Увидев его, знакомая продавщица вдруг напряглась. Кодзи купил сигареты и удалился. За спиной послышался топот ног по татами – девушка поспешила в заднюю половину дома, где жила семья владельца.

В беззаботной улыбке настоятеля Кодзи уловил две разные стороны реакции местных жителей на его появление в Иро.

– Устал. Устал… – произнес Иппэй, когда они вышли на восточную окраину деревни, свернули перед деревенским храмом налево и двинулись вверх по горной тропе.

Что поделать; все трое сели на камень в тени дерева. Юко попросила Кодзи сфотографировать ее с мужем, потом сняла вместе Кодзи и Иппэя. Она побоялась доверить фотоаппарат мужу, поэтому ее снимков с Кодзи на пленке не оказалось.

Кодзи не знал, о чем говорить, и начал рассказывать о тюрьме. Юко нахмурилась, зато Иппэю эта тема, похоже, понравилась. Он даже опустился на колени, пытаясь понять как можно больше. Чтобы облегчить ему задачу, Кодзи медленно и отчетливо выговаривал каждое слово. Пока он вел рассказ, Юко осторожно смахивала муравьев, ползавших по утратившей чувствительность правой ноге мужа.

Кодзи вытащил из заднего кармана джинсов маленькую расческу. Струившийся сквозь листву солнечный свет падал на карамельного цвета, под черепаховый панцирь, прямоугольник из пластмассы. Он показал расческу Иппэю и спросил, знает ли тот, что это такое.

– Ра-че… – ответил Иппэй и обрадовался от души, увидев одобрение в глазах Кодзи.

Словно фокусник, Кодзи крутанул расческу в руках и провел пальцем по верхнему ребру.

– Видите, совсем не стерлось.

Юко с интересом наклонилась к нему, и K°дзи уловил аромат духов, которыми она побрызгала за ушами.

– У тех, с кем я сидел, эта часть была сильно стерта. Почти до того места, где начинаются зубья. Знаешь почему? Это называется «гори». Берешь расческу и начинаешь вот этой частью тереть об оконное стекло в туалете. Получается пластмассовый порошок. Заворачиваешь его в кусочек хлопковой ткани, выходит что-то вроде самокрутки толщиной примерно с сигарету. Подсыпаешь туда чуть-чуть зубного порошка и сильно трешь о какую-нибудь доску. Самокрутка начинает тлеть, и от нее можно прикуривать. Когда, конечно, есть что, если удалось разжиться сигаретами. Найдут у тебя эту штуку – дисциплинарное взыскание гарантировано. На две недели. Один парень у нас пел: «Горит окурочек без спички, и страстью злой горят яички».