Так или иначе, физические потребности K°дзи были удовлетворены. Прошло немало времени с тех пор, как он в последний раз чувствовал, что возбуждение отступает, освобождает плоть – так откатываются от берега волны, оставляя после себя мокрый песок.
Он пристально посмотрел на Кими, стараясь, чтобы она не прочла в его взгляде благодарность, потом одарил ее легким поцелуем, как это делает мужчина, получив от женщины все, что хотел. Кодзи впервые пришла в голову мысль: «А ведь я просто тело. Просто тело. Вроде собаки». И ему показалось, что, пусть на короткое время, он смог вырваться из оков предначертанной ему судьбы.
Кое-как повязав одежду на голову, Кодзи и Кими прыгнули в воду за маяком и поплыли через самое узкое место залива. Начался прилив, и можно было не бояться, что их унесет в открытое море. До берега пришлось пробираться между пришвартованными и пахнущими соляркой баркасами. На берегу они быстро оделись и босиком отправились по домам.
Через несколько дней Кодзи спустился в деревню, где ходили разговоры о Киёси и Мацукити. Первый якобы не расставался с укулеле и везде носил ее с собой. Ему завидовала вся местная молодежь. Но сколько его ни расспрашивали, пытаясь выведать, как гитара оказалась у него, он лишь загадочно улыбался в ответ.
Тем вечером Мацукити вызвал Кодзи из «Буревестника» на улицу, сказав, что нужно обсудить одно дело, и сообщил, что ночью после возвращения из Ураясу они с Кими тайно встретились и она отдалась ему. А еще раньше Мацукити и Киёси заключили секретное соглашение, объединившее дружбу с выгодой. Киёси хотел, чтобы о нем говорили, Мацукити же интересовали реальные плоды.
В обмен на укулеле Киёси пообещал не касаться Кими. Когда Мацукити рассказал Кими об этом договоре, она расхохоталась, а затем на удивление легко, если не сказать радостно, приняла его предложение. Мацукити счел это признаком того, что Кими была влюблена в него в самого начала.
Он настойчиво просил хранить в секрете эту страшную тайну. Удивительно, но Мацукити даже не догадывался, что произошло между Кодзи и Кими.
Кодзи вспомнил свои гэта и сандалии Кими, которые той ночью остались в лесу Ураясу. Их бросили небрежно – вряд ли кто принял бы их за обувь пары, решившей совершить самоубийство влюбленных [21] . Пусть их подхватит прилив и унесет в море, а если не суждено – значит будут гнить, наполовину погрузившись в воду, как списанное судно. Со временем море поглотит их без остатка, превратит в обиталище морских вшей. Гэта и сандалии исчезнут. Эти вещи, некогда принадлежавшие людям, растворятся в бесчисленном множестве загадочных, бесформенных материальных объектов, существующих на земле.
Глава пятая
Юко почти не читала газет. Похоже, она этим даже гордилась. Зато Иппэй, хоть и не мог читать, каждое утро по часу, а то и больше просиживал за развернутой газетой, слегка покачивая головой вверх-вниз. Потом газета передавалась работникам – Тэйдзиро и Кодзи. Бывало, они сразу погружались в чтение, а иногда вообще не заглядывали в утреннюю газету, дожидаясь, когда принесут вечерний выпуск.
Однажды утром, закончив опрыскивать растения, Кодзи вышел из теплицы и заметил Тэйдзиро. Тот сидел на камне в тени мимозы – это место он облюбовал, спасаясь от жары, – и сосредоточенно читал газету. Несмотря на раннее утро, солнце уже припекало вовсю; со всех сторон доносился стрекот цикад.
Кодзи работал в теплице, где при температуре семьдесят градусов по Фаренгейту [22] росли орхидеи – индийские аэридес, африканские ангрекум. Оказавшись снаружи, он зубами, а не пальцами отодрал прилипший к потной руке маленький листок и увидел вблизи свою загорелую руку. Цветом кожа напоминала защитную окраску насекомого и была такой же великолепно бронзовой, как у всех жителей деревни. Кодзи неосознанно дожидался, пока загар пристанет к нему хорошенько, чтобы спокойно посещать такие места, как «Буревестник». Исчезла бледность, которая бросалась в глаза, когда он вышел из тюрьмы. Плоть Кодзи лишилась священной белизны, солнце облекло его тело в новую нижнюю рубашку телесного цвета, отводившую от него взгляды местных жителей.
Он попробовал на вкус «рукав» этой «нижней рубашки». Соль. Кожа была такой же соленой, как тело Кими. Плотная, тягучая соленость, лишенная всякого стыда и сострадания.
Согнутую спину поглощенного чтением газеты Тэйдзиро обтягивала ветхая футболка, сквозь которую виднелась загорелая кожа. Но сейчас эта спина словно утратила свою обычную силу и почему-то вызывала у Кодзи ассоциацию с пустой черной пещерой. Редкие седые волосы на затылке под лучами солнца выглядели яркими световыми линиями. Кодзи вспомнил, как Тэйдзиро однажды в такой же позе штопал рубашку. Внимательно разглядывая маленькие прорехи в ткани бытия, он усердно зашивал их, чтобы поскорее отгородиться от долгих и темных часов одиночества, вытекавшего из этих дырочек.
Тэйдзиро не заметил, как Кодзи подошел к нему сзади, и тот прочитал заголовок статьи, которой так увлекся садовник: «Владелец мануфактурной лавки задушил родную дочь».
Заметив Кодзи, Тэйдзиро тут же перевел взгляд на другую статью. Кодзи еще никогда не видел, чтобы садовник так быстро и остро реагировал на другого человека.
– Тьфу ты, напугал! Подкрался втихаря! – сказал Тэйдзиро. Затем громко хлопнул по газете рукой (несколько лепестков розовой мимозы взлетели с нее и причудливо закружились в воздухе) и указал на небольшую заметку. – Гляди-ка! Похоже, тайфуны в этом году придут рано. Надо бы уже ставить защиту от ветра.
– Да. Уже завтра, – с оттенком снисходительности ответил Кодзи, сунув большие пальцы в передние карманы джинсов.
Это небрежное высокомерие походило на легкую разминку перед тем, как задать язвительный наводящий вопрос:
– Кими ведь сегодня уезжает в Хамамацу, да? Наверное, скоро зайдет попрощаться?
– Да, вроде собиралась, – неопределенно буркнул Тэйдзиро.
На его жестком лице не дрогнул ни один мускул, но Кодзи чувствовал, что в душе садовника кипят противоречивые эмоции.
В детстве у Кодзи была картонная коробка, в которой жили несколько жуков-носорогов. И хотя через крепкую толстую крышку не было видно, что творится внутри, оттуда, будто неспешный морской прибой, просачивался странный запах чего-то пригорелого, доносилась глухая возня, шуршание лапок, треск сталкивающихся рогов. Все это давало полную картину происходящего в коробке. Сейчас у него были такие же ощущения.
Кодзи вдруг охватило желание вонзить перочинный нож в крышку коробки и прорезать в ней дыру. Он сделал еще один шаг вперед и сказал:
– Кими-сан в деревне хорошо известна. В разных смыслах. Вы знаете, наверное?
– Знаю, – ответил Тэйдзиро.
Его тон – мягкий, без малейшего раздражения – смутил Кодзи.
Коротко стриженной седой голове Тэйдзиро были нипочем даже прямые солнечные лучи. Он выглядел совершенно неуместно, сидя здесь, в легкой тени нежных листьев мимозы, и своим видом обманывал ожидания Кодзи, втайне надеявшегося, что старик невосприимчив к страданиям. На его изрезанном глубокими морщинами, побитом солнцем лице прежде не было и тени горести или печали, теперь же в нем сквозила откровенная до неприличия мука. Из-за того что это состояние было у всех на виду, окружающие не воспринимали его как признак страдания. Так люди не обращают особого внимания на ватерлинию на корпусе корабля, видят в ней лишь декоративную полоску, пока судно не окажется в опасности.
Тэйдзиро взглянул на Кодзи, присевшего рядом на корточки: тот прутиком чертил на сухой земле треугольники и квадраты, а потом, когда большие муравьи тревожно засуетились и забегали, небрежно раздавил их кончиком прутика. Перед ним растеклось маленькое влажное пятно. Муравьи застыли на потрескавшейся от палящего солнца земле, и возникло ощущение, что мир переживает тонкую, незаметную для него самого трансформацию.